— Татьяна Марковна остановила его за руку: «Ты, говорит, дворянин, а не разбойник — у тебя есть шпага!» и развела их. Драться было нельзя, чтоб не огласить ее. Соперники дали друг другу слово: граф — молчать обо всем, а тот — не жениться… Вот отчего Татьяна Марковна осталась в девушках… Не подло ли распускать такую…
гнусную клевету!
— Прошу господ присяжных обратить на это показание особенное внимание! — обращается защитник Прокопа к присяжным, — оно уничтожает в прах все эти
гнусные клеветы насчет подкупов и угроз, которые злонамеренно распускаются в обществе. Вот свидетель, который прямо показывает, что подсудимый не только не подкупал, но и бил его… и за всем тем, в благодарной своей памяти, не находит ни единого факта, который мог бы очернить моего клиента! Еще раз прошу вас обратить на это внимание!
Шпионы эти, или люстраторы, или, как их назвать, не знаю, решили, что Бенни шпион; но так как для многих он был еще «герценовский посол», то они не торопились объявлять о его шпионстве тотчас же вслед за тем, как была сочинена эта
гнусная клевета, а выжидали случая, чтобы неосторожный Бенни чем-нибудь сам себя скомпрометировал, и тогда положили все это сплесть, сгруппировать и выставить его шпионом с представлением каких-нибудь доказательств его шпионства.
Неточные совпадения
Слова Марьи Ивановны открыли мне глаза и объяснили мне многое. Я понял упорное злоречие, которым Швабрин ее преследовал. Вероятно, замечал он нашу взаимную склонность и старался отвлечь нас друг от друга. Слова, подавшие повод к нашей ссоре, показались мне еще более
гнусными, когда, вместо грубой и непристойной насмешки, увидел я в них обдуманную
клевету. Желание наказать дерзкого злоязычника сделалось во мне еще сильнее, и я с нетерпением стал ожидать удобного случая.
Я хотел было продолжать, как начал, и объяснить мою связь с Марьей Ивановной так же искренно, как и все прочее. Но вдруг почувствовал непреодолимое отвращение. Мне пришло в голову, что если назову ее, то комиссия потребует ее к ответу; и мысль впутать имя ее между
гнусными изветами [Извет (устар.) — донос,
клевета.] злодеев и ее самую привести на очную с ними ставку — эта ужасная мысль так меня поразила, что я замялся и спутался.
— Так объявляю же вам, что все это — ложь, сплетение
гнусных козней и
клевета врагов, то есть одного врага, одного главнейшего и бесчеловечного, потому что у него один только враг и есть — это ваша дочь!
Кому в самом деле придет в голову то, что всё то, что с такой уверенностью и торжественностью повторяется из века в век всеми этими архидиаконами, епископами, архиепископами, святейшими синодами и папами, что всё это есть
гнусная ложь и
клевета, взводимая ими на Христа для обеспечения денег, которые им нужны для сладкой жизни на шеях других людей, — ложь и
клевета до такой степени очевидная, особенно теперь, что единственная возможность продолжать эту ложь состоит в том, чтобы запугивать людей своей уверенностью, своей бессовестностью.
Но
клевета, которой вы повершили их,
гнусная, подлая
клевета, показала мне всю меру вашей низости, даже не злодейства, а именно низости: вы решились из мести, из мелкого самолюбия погубить беззащитную девушку, налгать на нее.
Нет, этого понять
Я не могу, нет, не могу, отец!
Зачем твой гнев? Чего боишься ты?
Тебя в убийстве
гнусном обвиняют?
Ты чист как день! Презрением лишь должен
Ты отвечать на эту
клевету!
— Нет, это
клевета, — сказал игумен Октодекадского монастыря,
гнусная, черная
клевета. — И тень сомнения уже прокралась на, его лицо, и он, казалось, разуверял себя более, нежели стоящего возле монаха.
— Разбой! донос!
клевета! завопит на вас все стадо, и выльется на вашу голову вся клоака самых
гнусных мерзостей собственного их изобретения, лишь бы доехать вас не мытьем, так катаньем!
«Современник» объявил Базарова лицом несуществующим, ложью, фальшью,
гнусною и преступною
клеветою на людей нового направления, сравнил Базарова с Асмодеем нашего времени, являющимся в каком-то романе В. Аскоченского; и при этом поставил Тургенева во всех отношениях неизмеримо ниже сего последнего автора.
Каким-нибудь куском сала или ветошным отребьем захочу ли марать свою честь!» Потом начинал кулаком утирать слезы, упрекал в
клевете своих недоброжелателей, которые будто требовали от него акциденции, да он, помня присягу и долг благородного человека и верного сына отечества, не посягнул на такие
гнусные дела.